“Только так мы победим врага...”

После трагедии в Беслане прошло больше года. Расследованием теракта занимается Генеральная прокуратура, Верховный суд Северной Осетии, две парламентские комиссии — в Москве и во Владикавказе. Но многие вопросы так и остаются открытыми. Однозначного ответа нет. Сколько было террористов, все ли они уничтожены? Стреляли ли по школе танки и огнеметы? И если да, то какими боеприпасами, по каким целям и в какое время? Привезли террористы все оружие с собой или часть его была заложена в школе загодя? И главный вопрос: с чего начался бой? Со случайного подрыва в спортзале? Или это спланированный штурм? Ответив на главный вопрос, мы поймем суть нашей власти. Что для нее важнее: жизнь заложников или уничтожение террористов любой ценой? Безопасность граждан или собственный имидж? Обозреватель “МК”, очевидец событий в Беслане, предлагает собственную версию событий.Версию изменить нельзя Официальная версия начала боя не изменилась с 3 сентября 2004 года, и первым ее озвучил тогда в Беслане замгенпрокурора Сергей Фридинский: “События развивались не по замыслу структур, которые контролировали обстановку. События развивались стихийно со стороны бандитов, поскольку два взрыва, которые произошли первоначально и после которых началась стрельба в спину убегающим заложникам, вынудили принимать адекватные меры...” Проще говоря, у боевиков что-то там взорвалось, дети ринулись из спортзала, и начался бой. Эта версия не меняется потому, что тот, кто выстрелил первым, был ли это бандит или федерал, несет ответственность за погибших перед их родственниками. Поэтому официальные лица отрицают саму возможность штурма. Жители Беслана никогда бы не простили властям штурма с такими жертвами. Заложников и их родственников не интересовала судьба террористов — уйдут они из Беслана, как когда-то ушли из Буденновска, или все полягут в школе. Заложники просто хотели жить. А власть не могла отпустить террористов. В этом и состояло трагическое противоречие.Дыра под правым окном Во двор бесланской школы я прошел вместе со знакомым сотрудником центрального аппарата ФСБ днем 4 сентября 2004 года. Трупы боевиков еще лежали в ряд. Детей уже унесли. Мы подошли к остову спортзала. Под правым нижним окном зияла дыра сантиметров 80 в диаметре. Стена толщиной сантиметров сорок была пробита насквозь. Я спросил у своего спутника, откуда взялось это отверстие. И вот что он мне тогда ответил: — Это наши взрывотехники подорвали стену после начала боя. Сделали они это направленным взрывом. Дыру проделали для того, чтобы детям было проще выбегать. Я тогда не придал значения его словам. А уже в Москве осенило, что этот взрыв — одно из косвенных доказательств того, что ничего боевики в спортзале не взрывали, что 3 сентября 2004 года в 13.05 начался штурм. И подрыв стены спортзала — начало штурма. Представьте себе помещение спортзала изнутри. По обеим сторонам большие окна примерно 2 на 3 метра. Внутри взрывается бомба. Что произойдет? Правильно. Вылетят все стекла. Допустим, бомба внутри взорвалась, все стекла вылетели, заложники начали выпрыгивать из окон на улицу. От пола до подоконника — не больше метра. Даже ребенок перепрыгнет, если он не ранен. И вот на противоходе к выбегающим заложникам, в этом ужасе, панике и стрельбе, бежит взрывотехник, прикладывает к стене заряд и взрывает ее только для того, чтобы сделать еще одну небольшую дырку. При этом он рискует еще кого-нибудь покалечить или спровоцировать подрыв очередного бандитского фугаса. И только ради того, чтобы сделать еще одну дырку диаметром 80 сантиметров при уже имеющихся восьми окнах без стекол размером два на три метра. Это выглядит неправдоподобно. Предположим, что все было наоборот. Спецназ получил сигнал к штурму. Первым делом нужно было открыть спортзал, чтобы заложники могли оттуда выбегать, а спецназ, в свою очередь, мог в этот спортзал проникнуть. Для этого взрывотехник бежит к спортзалу, закладывает заряд и взрывает стену. Стекла в этом случае также вылетают. Тогда становится понятно, почему произошел взрыв в спортзале. То, что он был случайным, — маловероятно. Террористы были грамотными саперами, и трудно предположить, что их бомбы вдруг начали взрываться сами по себе. А вот от внешнего взрыва заряды боевиков могли и сдетонировать, и оборваться. Против этой версии говорят многочисленные показания заложников, которые уверены, что первый взрыв был внутри. Но и это можно объяснить. Заложники скорее всего не видели взрывотехника-федерала, работающего снаружи. А вот бомбу, которая взорвалась внутри, они видели. Не удивительно, что они запомнили именно эту бомбу. Но есть и такие показания свидетелей, которые говорят в пользу моей версии. Двенадцатилетняя заложница Дзера Дзестелова, с которой я беседовал 4 сентября 2004 года, сказала, что выбитые стекла после взрыва полетели не наружу, а внутрь спортзала. И показала мне свои израненные осколками стекла руки. — Я сразу же прыгнула на подоконник, чтобы бежать, — говорила Дзера. — И тут меня сильно ударило в спину чем-то теплым. Возможно, это была взрывная волна от второго взрыва, прогремевшего уже внутри спортзала. Когда меня осенила догадка с этой самой дырой, я позвонил тому своему знакомому чекисту, переспросил: уверен ли он, что эта дыра была сделана нашим взрывотехником. Чекист сказал, что ни в чем не уверен, эта дыра могла возникнуть от чего угодно, а моя версия никуда не годится. Нормальная реакция. В первые несколько часов после событий даже чекисты, бывает, говорят правду, а потом, успокоившись, начинают ее опровергать. Еще неделю я носился с этой дырой как с писаной торбой, но никаких комментариев ни от кого не получил. Кто-то просто отказывался понимать, о чем идет речь, другие отвечали в том духе, что мало ли там пробоин в Беслане, может быть, танк выстрелил или боевики изнутри подорвали. На фотографиях хорошо видно, что дыра, о которой я говорю, уже была в первые минуты боя. И снаружи стена разрушена больше, чем изнутри. То есть удар был внешний, а из тяжелого оружия по спортзалу тогда точно не стреляли.Кто подставил спасателей Напомню, что бой в школе начался во время приезда туда четверых сотрудников МЧС. Двое из них погибли. Этих людей отправили в школу забрать трупы уже погибших заложников. В тот же день, 3 сентября, мне удалось поговорить с одним из выживших спасателей. Он, раненный в руку, уже перевязанный, стоял и плакал возле второй школы, где располагалась база МЧС. Фамилии этого человека я не называю по его просьбе. — У меня была прямая телефонная связь с их главарем, — сказал мне тогда этот офицер. — Он сказал: “Чтоб ни одного урода рядом с вами не было”. Мы подъехали на грузовике, открыли двери, открыли борта, показали, что пустые, принесли один труп боевика на крыльцо, они сами боялись забрать его с открытого места. А потом доктор пошел с ними за угол, а мы остались стоять у забора с поднятыми вверх руками. И тут началась какая-то стрельба. Никакого взрыва перед этим не было. После того как кто-то открыл огонь, боевики начали стрелять по нам. Если бы этот кто-то не выстрелил, все было бы нормально. С боевиками у нас была нормальная договоренность. Мы абсолютно были уверены, что вернемся. Это была просто подстава — забирать трупы. О том, что с боевиками ведутся переговоры о трупах, власти начали говорить еще в ночь на 2 сентября. Тогда представители властей и оперативного штаба каждые несколько часов приходили в бесланский Дом культуры и выступали перед родственниками. И вот в своих выступлениях они постоянно говорили о том, что ведут переговоры с боевиками о выдаче трупов заложников. И никто из родственников тогда, конечно, не спросил, а зачем забирать эти трупы. Трупам уже ничем не помочь. Им не больно. Зачем столько сил и времени тратить на переговоры о мертвых, когда в школе больше тысячи живых людей, которых еще можно спасти? Наконец с боевиками договорились, спасатели поехали за трупами, и как раз в это время все и началось. Была еще такая версия, что боевики убили спасателей, чтобы на их машине и в их форме попытаться прорваться из школы. Но это также маловероятно. Как сказал мне уже упоминавшийся выше сотрудник МЧС, один из спасателей, который в те минуты был в непосредственном контакте с боевиками, как раз остался жив. Если же предположить, что власти планировали штурм заранее, то визит спасателей был одним из пунктов этого плана. На территорию школы въезжает бортовая машина МЧС. Часть боевиков вынуждена отвлечься на эту машину. Следить, чтобы под видом спасателей в школу не проник спецназ. Штурма в эти минуты боевики не ждут. Хотя бы потому, что в руках бандитов четверо безоружных эмчээсников. И вот как раз в эти минуты штурм и начинается. И правильно говорил спасатель: это была подстава. Когда одни федералы ради эффекта внезапности подставили других федералов — сотрудников МЧС. И еще — спасатель говорит, что сначала была стрельба и только потом взрывы. Я в те минуты шел с фотографом к больнице. И мы тоже сначала услышали стрельбу, еще забоялись переходить через железнодорожное полотно, потому что место это открытое и есть вероятность схватить залетевшую со стороны школы шальную пулю. Стояли, слушали стрельбу и думали, куда бежать. К больнице, куда сейчас привезут трупы, или обратно к школе на эту непонятную пока стрельбу. Стрельба там время от времени звучала все эти двое суток, боевики даже пару раз выстрелили из подствольника по городу. И только когда прогремел взрыв, мы не сговариваясь побежали обратно к школе. Итак, сначала были выстрелы, а уж потом взорвалось. То есть бой начался не со взрыва, как гласит официальная версия, а со стрельбы. Кто мог стрелять? Мог стрелять боевик, заметивший взрывотехника, бегущего к стене спортзала. Могли стрелять коллеги взрывотехника, прикрывающие его от огня боевиков. Мог стрелять любой ополченец, которых вокруг школы было сотни. Стрелять по тому же взрывотехнику, потому что ополченцы были против штурма.Почему штурм, а не переговоры Представим, что власть пошла бы на условия боевиков. Сделала вид, что выводит войска из Чечни, пригласила бы Масхадова как посредника на переговорах, объявила бы о независимости Ичкерии. Все эти требования были вполне выполнимы. Ради спасения детей можно еще и не такое соврать. Проблема была не в том, чтобы объявлять или не объявлять Чечню субъектом международного права. Главным требованием террористов было скорее всего другое. Им нужно было уйти из Беслана живыми и невредимыми. И одно это для них явилось бы великой победой. Если суверенитет Ичкерии можно сегодня пообещать, а завтра забрать, если войска можно, с одной стороны, вывести, а с другой — ввести, то сбежавших из Беслана террористов так просто не вернешь. Не поймаешь, не уничтожишь и не бросишь в тюрьму. Они уйдут в Чечню, как ушел Басаев из Буденновска, расползутся по ущельям и будут оттуда раздавать интервью и бахвалиться, какие они крутые и как они одним взводом победили всю российскую армию и спецслужбы. Басаев стал Басаевым после Буденновска. Мы и его-то не можем поймать, а тут еще новый бандит мирового уровня объявится — Руслан Хучбаров — Полковник, тот самый, который пришел в Беслан, творил там, что хотел, и благополучно оттуда вышел. Допустим, террористы потребуют вертолет или автобус, посадят туда пятьдесят детей и желающих журналистов и отправятся в Веденский район. И что, расстреливать этот автобус с детьми или сбивать этот вертолет? Это уже прямое убийство, от которого не отмыться. А если отпустить бандитов под обещание в скором времени их всех переловить и наказать, так это тоже маловероятно. Если, повторяю, не поймали Басаева, то и Хучбарова не поймаем. Есть и еще один аспект. Одна из составляющих имиджа нынешней власти — это ее брутальность. В отличие от прежних руководителей нынешние — люди жесткие, боевые. А если Хучбаров уйдет, то в одночасье всем станет ясно, что Путин ничем не лучше Ельцина, такой же, в сущности, слабый и по-своему несчастный человек. Для власти это, пожалуй, самое страшное, расписаться перед своим народом в слабости. Глупость простят, жестокость воспримут как должное, а в слабом просто разочаруются. И после этого, чтобы сломать власти ее ставший таким беззащитным хребет, от Басаева потребуется только одно: спустя полгода или год захватить еще одну школу, где-нибудь на Таганке. И тогда народ скажет своей власти: “Это произошло из-за вашей слабости и бесхарактерности в Беслане”. И этот режим закончится. Но есть и другой выход из ситуации. Скрепя сердце уничтожить всех террористов, невзирая на жертвы ни среди заложников, ни среди спецназа, ни среди сотрудников МЧС. А всю вину за срыв переговоров и, как следствие, гибель заложников свалить на террористов. Провести такой штурм, чтобы он казался спонтанным и неподготовленным. И тогда будущему Хучбарову уже трудно будет собрать группу добровольцев для нападения на следующую школу. Кто ж пойдет на верную смерть? В своем телеобращении 4 сентября 2004 года президент Путин сказал такие слова: “Террористы считают, что они... смогут запугать нас своей жестокостью... И казалось бы, у нас есть выбор: дать им отпор или согласиться с их притязаниями... В действительности никакого выбора у нас просто нет. Потому что стоит нам позволить себя шантажировать и поддаться панике, как мы погрузим миллионы людей в нескончаемую череду кровавых конфликтов...” Вдумайтесь в эти слова. Вы хотели запугать нас своей жестокостью? Вы думали, мы спасуем перед вашей способностью убивать детей? Ничего подобного, если понадобится, мы способны быть более жестокими. Мы и своих не пожалеем, но и вам не жить. Вот так можно истолковать слова президента. И это не только обращение к народу, это месседж вполне определенным людям типа Басаева. Кому надо, те поняли. Год назад в Беслане была не операция по освобождению заложников, а настоящая война. Потому что цель операции — спасение. А цель войны — победа. И в какой-то из школ эту войну рано или поздно пришлось бы начать. Начали в 1-й. Третий день в таких ситуациях считается критическим. А спецназа ФСБ 3 сентября 2004 года в Беслане, говорят, не было. Он тренировался в Фарне, отрабатывал штурм на похожем здании. И как после этого не поверить представителям власти, которые говорят: “Мы штурм не планировали, даже спецназ в это время был на тренировке”. В школу к боевикам заходят спасатели, ситуация может измениться в любую секунду — а спецназ ФСБ на тренировке. Все это очень похоже на имитацию неподготовленности. И я допускаю, что даже рядовые бойцы спецназа не знали о запланированном штурме. Их использовали втемную, как и спасателей. Может, поэтому они и понесли такие небывалые потери: десять бойцов. А еще многое можно свалить на окруживших школу ополченцев. Говорят, их, вооруженных, невозможно было отогнать от оцепления. Никто их и не гонял. Потому что они также удачно вписывались в план. Создавали дополнительный беспорядок, в котором не разобраться до сих пор. P.S. В своем обращение 4 сентября 2004 года Путин сказал, что на нашу страну совершено нападение. А закончил фразой: “Только так мы победим врага”. Это я к тому, что не надо бы называть погибших в школе детей жертвами теракта. Если это действительно война, то они самые настоящие солдаты. И, если бы взрослые меньше лгали, были более отважны и самоотверженны, если бы они честно выполняли свой долг и не брали, например, взяток, если бы думали не о своем кресле, а о том, как этих детей защитить, глядишь, все эти дети остались бы живы. Потому что если взрослые не готовы воевать, то вместо них приходится воевать детям. И, если мы это до сих пор не поняли, значит, дети погибли зря.